Одна из самых лучших работ кисти Леонида Пастернака – это портрет немецкого лирика Райнера Марии Рильке.

Л.О. Пастернак «Р.М. Рильке в Москве». 1928. Холст. Масло. Собрание Йозефы Байер, в Веймаре

«Р.М. Рильке в Москве»

В настоящее время он бережно хранится в Веймаре в собрании покойной внучки писателя - Йозефы Байер-Рильке. Впервые этот портрет был представлен публике на берлинской выставке 1932 года и произвёл тогда необыкновенно сильное впечатление. «Нас приковывает к картине не только редкая возможность увидеть, поэта, – писал один из критиков (Фритц Шталь), – Пастернак сумел воплотить в ней нечто гораздо более существенное: необузданный контраст нежного облика мечтательного немецкого лирика, осененного каким-то тонким неземным томлением, и буйных, сияющих красок русского города на заднем плане».

История взаимоотношений отца и сына Пастернаков с Р.М. Рильке заслуживает особой главы. Она начинается во время первого путешествия Райнера Мария Рильке в Россию: в апреле 1899 года. Художник сам описал их знакомство.

«В один из прекрасных весенних дней, поражающих после долгой суровой зимы экстазом солнечного блеска, в моей мастерской стоял молодой человек, очень еще молодой, белокурый, хрупкий, в темно-зеленном тирольском плаще. В руках у него были рекомендательные письма от друзей моих из Германии, с просьбой оказать подателю помощь словом и делом в его знакомстве со страной и ее жителями. Просили меня так же … познакомить его с Толстым. Имя неизвестного поэта Райнер Мария Рильке … мне ничего не сказало. Но весь внешний облик этого молодого немца с его небольшой мягкой бородкой и крупными голубыми, по–детски чистыми, вопрошающими глазами и то, как он стоял, осматривая комнату, скорее напоминало русского интеллигента. Его благородная осанка, его жизнерадостное подвижное существо, необузданный восторг по поводу всего виденного им уже в России, этой, как он выражался, «святой для него стране» - все это сразу очаровало меня, и уже после первой короткой беседы, мы чувствовали себя старыми добрыми друзьями (какими впоследствии мы и стали)».

Молодой поэт приехал в Россию его вместе с Лу Андреас-Саломе и ее мужем - немецким востоковедом, ориенталистом Карлом Андреасом. А перед отъездом из Москвы Рильке присылает Пастернаку письмо, полное искренней благодарности: «Многоуважаемый господин профессор … Я испытываю настоятельную потребность еще раз от всего сердца поблагодарить Вас за любезный прием и за каждый Ваш совет. Часы, проведенные у Вас, принадлежат к самым лучшим и насыщенным за все время пребывания в Москве! Я очень прошу Вас вспомнить обо мне, если Вам суждено будет оказаться в Берлине. …Я в любой момент готов Вам служить. …С почтением, преданный Вам

Райнер Мария Рильке[1]

Л. О. Пастернак. Набросок к портрету Рильке. 1927.

Набросок к портрету Рильке

Однако в одном из писем к матери немецкий поэт, назвав Л. Пастернака выдающимся русским художником, никак не отозвался о его работах, которые, несомненно, видел в мастерской художника. Почему? Пастернак был европейцем, а Рильке приехал изучать национальную русскую самобытность. Россия в то время казалась ему загадочной восточной страной, «имеющей самые мудрые представления о будущем». Ему представлялось, что через познание русского искусства можно приблизиться к «самым глубинам человеческого, к самому Богу!» Он надеялся написать эссе о таких русских художниках, как А. Иванов и Н. Крамской.

Но личные отношения Рильке и Пастернака были неизменно дружественными. В феврале 1900 года Рильке прислал Л.Пастернаку свою новую книгу «Mir zur Feier» («Мне к празднику»). В ответ попросил выслать ему драмы Чехова - «Чайка» и «Дядя Ваня». Он уже готовился к своему второму путешествию в Россию, которое состоялось с мая по август 1900 года. Три последующие личные встречи этих людей были неправдоподобно случайными, словно предопределёнными свыше.

Первая из них состоялась во время поездки семьи Пастернаков к родным в Одессу. Рильке же направлялся в Ясную Поляну ко Льву Толстому. Леонид Пастернак вспоминал: «Следующая моя встреча с Рильке летом 1900 года была короткой и мимолетной. … Случайно встретились мы на станции между Москвой и Тулой. Я с семьей ехал на юг. Когда я вышел из вагона на какой-то станции, то вдруг увидел Рильке. После радостного приветствия я спросил его, куда он направляется. Оказалось, что он собирается в Ясную Поляну, но … не может установить, находится ли Толстой в данный момент у себя в Ясной Поляне или уехал куда-нибудь… Я был в состоянии тут же ему помочь в его затруднительном положении; в том же поезде ехал один близкий друг Толстого, который сейчас же телеграммой известил Толстых и таким образом облегчил Рильке посещение Ясной Поляны и встречу с Львом Николаевичем. Такой же случайностью было и то, что мой сын Борис (тогда еще 10-летний гимназист), вышедший из вагона со мной на перрон станции, в первый и в последний раз в жизни видел Рильке – еще молодого. И не снилось тогда ни ему, ни мне, что великий немецкий поэт так сильно в будущем повлияет на него»[2].

Борис Пастернак описал этот эпизод в повести «Охранная грамота»: «Жарким летним утром 1900 года с Курского вокзала отходит курьерский поезд. Перед самой отправкой к окну снаружи подходит кто-то в черной тирольской разлетайке. С ним высокая женщина. Она, вероятно, приходится ему матерью или старшей сестрой. Втроем с отцом они говорят о чем-то одном, во что вместе посвящены с одинаковой теплотой, но женщина перекидывается с мамой отрывочными словами по-русски, незнакомец же говорит только по-немецки. Хотя я знаю этот язык в совершенстве, но таким его никогда не слыхал. Поэтому тут, на людном перроне, между двух звонков, этот иностранец кажется мне силуэтом среди тел, вымыслом в гуще невымышленности».

Эта единственная встреча Бориса Пастернак с немецким поэтом стала ярчайшим событием его творческой биографии. Стоит добавить, что все произошедшее относится к тому времени, когда молодой Рильке еще не пользовался большой известностью даже у себя на родине.

Следующая встреча Леонида Пастернака с Рильке кажется ещё более невероятной. Она произошла в многолюдном Риме, где поэт временно поселился со своей женой, скульптором Кларой Вестхофф. Леонид Пастернак впервые приехал в Италию, о чем давно мечтал и находился тогда в состоянии полной эйфории: «В таком состоянии я иду. И вдруг – кого я вижу! Мне навстречу идет Рильке! О чудо! Мой милый, мой дорогой, сияющий Рильке… Что за радостная, здесь никак не ожидавшаяся встреча! И после стольких лет сколько хочется сказать друг другу. И уже бьет ключом беседа, льется без перерыва, как шумящие невдалеке фонтаны Нептуна».

Их разговор на вилле Фьезоле, где жил в это время Рильке, длился до глубокой ночи. «Как уютно было у них и как интересно! Незабываемыми остались часы, проведенные с ним в оживленной беседе. И на этот раз главной темой, кроме искусства, была боготворимая им Россия и русская литература, которую он изучил весьма основательно»[3]. Особенно впечатлило художника, что Рильке принялся за чтение «Слова о полку Игореве» на церковнославянском. Позднее он опубликовал свой перевод «Слова» на немецкий язык. Эта встреча очень их сблизила, и переписка стала более эмоциональной, хотя и не слишком регулярной.

Последняя случайная и короткая встреча произошла накануне мировой войны (1914 г.) в железнодорожном вагоне в Швейцарии и не позволила ее участникам обсудить те темы, которые они затрагивали в своих письмах. А с началом войны переписка прерывалась вообще. И лишь в декабре 1925 года во время 50-летнего юбилея Р.М. Рильке, ставшего уже известным и почитаемым писателем, Л. Пастернак позволил себе вновь написать своему давнему другу поздравительное письмо, которое он направил на адрес лейпцигского издательства «Инзель»: «Многоуважаемый и дорогой г-н Райнер Мария Рильке! Неужели это не сон, что я… могу доставить себе радость обнять и поздравить с пятидесятилетним юбилеем моего любимого строгого корреспондента, а теперь европейскую знаменитость, и сердечно пожелать всяческого благополучия.

А помните ли Вы еще, дорогой мой поэт, русский язык, на котором мне писали?... Помните ли вы еще старую, очаровательную – теперь ставшую легендарной, ставшую сказкой Москву?.. Толстого, его дом, Ясную поляну? Помните ли Вы еще ту чудную, теплую ночь в Риме… и нашу беседу… В годы нашей революции, оторванные от Европы и культурного мира… мы – то есть я и моя семья, искренне оплакивали вашу смерть, о которой прошли у нас слухи!.. И потому вы поймете всю радость души моей, когда я здесь – поблизости от Вас (хотя не знаю точно – где вы и адреса) – могу послать Вам свой сердечный привет и сказать вам: «многая лета, многая лета» славному поэту!

Если бы Вы знали, как мои дети любят каждую Вашу строфу, каждую строчку Вашу! Особенно мой старший сын Борис – прославившийся и ценимый в России молодой поэт – Ваш самый горячий поклонник, Ваш самый серьезный и искренний ценитель – пожалуй, Ваш ученик и один из первых пропагандировавших Ваши творения, когда в России Вас еще не знали».

Р.М. Рильке. Фотография. 1898.

Р.М. Рильке

В ответном письме Рильке сообщает, что недавно прочитал стихи сына Л. Пастернака - Бориса. И Леонид Осипович незамедлительно сообщает ему об этом отклике Рильке.

А в следующем своем письме прилагает и письмо от Бориса: «Я обязан Вам основными чертами моего характера, всем складом моей духовной жизни. Они созданы Вами, я вне себя от радости, что стал Вам известен как поэт – мне так же трудно представить себе это, как если бы речь шла о Пушкине или Эсхиле».

Вскоре и Борис Пастернак получил ответ Рильке: «Дорогой мой Борис Пастернак, Вы дали мне увидеть и почувствовать то, что так чудесно приумножили в самом себе. Вы смогли уделить мне так много места в Вашей душе, – это служит к славе Вашего щедрого сердца. Да снизойдет на Вас всяческое благословение! Обнимаю Вас.

Райнер Мария Рильке

Незадолго до своей смерти Рильке хлопотал о публикации в журнале «Сommerce» стихов Бориса Пастернака в переводе Елены Извольской и просил редактора выслать ему как автору некоторую сумму денег. В письме от секретаря Рильке художнику Пастернаку говорилось о том, что Рильке очень любил Бориса и часто ей о нем говорил, а также вспоминал свои встречи с Леонидом Пастернаком.

О смерти Рильке (31 декабря 1926 года) Борису Пастернаку сообщила Марина Цветаева. Она тоже переписывалась с Рильке, и вместе с Борисом мечтала навестить немецкого поэта в Швейцарии. Переписка трёх поэтов стала одной из ярчайших страниц литературы 20 столетия.

Борис Пастернак никогда не забывал о великом немецком лирике XX столетия: «Я всегда думал, что в своих собственных опытах, во всем своем творчестве я только и делал, что переводил или варьировал его мотивы, ничего не добавляя к его собственному миру и плавая всегда в его водах»[4].

Фотография Рильке и его письмо, вложенные в конверт с надписью «самое дорогое», были найдены в кармане пиджака писателя, когда его уже не было в живых.

[1]  Rilke und Russland, wie Anmerkung

[2]  Л.О. Пастернак. Записи разных лет

[3]  Л.О. Пастернак. Записи разных лет

[4]  письмо Мишелю Окутерье от 19 марта 1959 г.