Германия занимала огромное место в душе поэта Марины Цветаевой. Ее мысли по поводу истории и культуры этой страны небесспорны, но позволяют проникнуть в «святая святых» всего ее творчества.

Уже в дневниках семнадцатилетней Марины найти можно достаточно зрелый анализ особенностей немецкого романтизма: «Исполнительность немецких тел вы принимаете за рабство германских душ! Нет души свободней, души мятежней, души высокомерней! Они русским братья, но они мудрее (старше?) нас. Борьба с рыночной площади быта перенесена всецело на высоты духа … У них нет баррикад, но у них философские системы, взрывающие мир, и поэмы, его заново творящие…»

Это высказывание интересно не только тем, что определяет отношение Марины Цветаевой к немецкому романтизму, главное, - она считает его настоящим, а не пройденным этапом культуры. Его законы для нее совершенно незыблемы, по ним она сознательно выстраивает свою собственную жизнь. Переносит их (эти законы) в современную реальность. Окружающим это бывало непонятно и странно, но для сестер Цветаевых – абсолютно нормально.

В 1911 году в Коктебеле на берегу Черного моря, в гостях у поэта Волошина, Марина встретила черноволосого юношу с огромными синими глазами. И загадала: если он найдет ее самый любимый драгоценный камень, она выйдет за него замуж.

Сергей Эфрон (гостивший в это время у своего дяди Максимилиана Волошина) нашел у моря и подарил ей сердолик (точнее, старинную бусину из этого камня), и Марина хранила его до самой смерти. Это был важный знак судьбы, который не могли затмить никакие житейские обстоятельства, и даже то, что Сергей был серьезно болен (у него был туберкулез). Они обвенчались в 1912 году и всю жизнь обращались друг к другу только на «Вы»: «Вы, Мариночка», «Вы, Сереженька»… Наверное, лучше всего свое отношение к спутнику жизни Марина Цветаева выразила в известном стихотворении 1914 года:

Марина - не просто любящая женщина, она – прежде всего поэт и к тому же убежденный романтик. Ей мало обычных чувств, она ищет и находит в своем муже нечто большее:

Сергей Эфрон Wikimedia.org

Сергей Эфрон

Трудно сказать, насколько адекватно оценивала Марина близкого ей человека в молодые годы, поменяла ли она свое представление о нем уже в уже зрелый период. Может быть, она понимала, что он, как и тысячи других, в ту «роковую» эпоху, просто запутался и растерялся. Известно, что во время революции Сергей Эфрон воевал против большевиков в Добровольческой армии, а в эмиграции стал советским шпионом и агентом НКВД.

Но, верная однажды данному слову, Цветаева поступает, как настоящая жена декабриста. Романтизм, долг, жертвенность – это у нее в крови! И все это удивительным образом сочетается с ее многочисленными любовными увлечениями, причем не всегда реальными. Часть из них, явно, были только воображаемыми. Однако «первая катастрофа», по словам самой Марины, случилась уже в 1914 г., когда она встретилась с Софией Парнок (расстались они в 1916 г).

В их всепоглощающем чувстве (которое обе совершенно не скрывали) было огромное счастье и трагическая обреченность. «Как же отнесся к сердечной страсти Цветаевой Сергей Эфрон, за которого она в 20 лет вышла замуж по сильной, самозабвенной любви? Он старался переждать это увлечение, поняв всю его серьезность, не мешал подругам и тщательно избегал показываться им на глаза. В конце концов, он ушел братом милосердия на действующий фронт первой мировой войны. Цветаева продолжала сильно любить его и в то же время не могла жить без Парнок. Она очень страдала от такой душевной раздвоенности…»[1].

И когда через три года Сергей, чудом уцелевший во время революции и гражданской войны, наконец, дает о себе знать, Марина принимает решение ехать к нему в Чехию с дочерью Ариадной (младшая дочь Ирина к тому времени уже умерла с голоду). Все это время они почти не переписывались, но в тетради неотправленных писем 1917 года Цветаева и молится, и клянется: «Сереженька! Если Бог сделает это чудо — оставит Вас живым — записывала она тогда - отдаю Вам всё… — и себя до конца моих дней… И буду ходить за Вами как собака». Поэтому, получив долгожданное письмо мужа, Марина просто собирает вещи и обещает вместо умершей дочери непременно подарить ему сына.

Покидая Россию, Марина поступает, как всегда в своей жизни: безоглядно и бесповоротно. Следующая и последняя в ее жизни встреча с Германией состоялась в 1922 году. Несколько месяцев она прожила в Берлине, затем уехала к мужу в предместья Праги, а последние годы ее эмиграции прошли в пригороде Парижа.

Долгожданный сын Георгий появился на свет первого февраля 1925 года. В детстве его звали «Мур», он был очень похож на мать, и Марина сознательно воспитывала в нем качества романтического героя, сверхчеловека. Злые языки поговаривали, что его отцом вполне мог бы быть некий Константин Родзевич[2], вдохновивший Цветаеву на создание одного из ее шедевров - «Поэму Горы». На тот раз Серей Эфрон, обычно такой сдержанный и терпеливый, решительно взбунтовался против нового любовного треугольника. И Марина, все взвесив и перестрадав, снова выбрала мужа.

В эмиграции семья Цветаевой и Эфрона казалась особенно странной: это был союз двух романтиков, людей крайне непрактичных, постоянно витающих где-то в эмпиреях и совершенно не умеющих сводить концы с концами. Конечно, Марина много работала, отчаянно пытаясь сочетать художественное творчество и повседневный домашний труд, и казалось, искренне верила в различные прожекты своего мужа: то издание журнала, то получение профессии кинооператора. Но в действительности они жили случайными заработками и благотворительной помощью нескольких лиц, сочувствующих русской поэзии[3].

Более чем сдержанно отнеслись к Цветаевой в эмиграции ее собратья по перу. И.Одоевцева вспоминает[4], что в Париже их раздражало и коробило в Марине как раз то, что так всех восхищало в Москве: «неудержимый размах», «мифотворчество», «эгоцентризм»…Поэтому с большинством из русских литераторов-эмигрантов (Адамович, Иванов и др.) у нее сложились очень непростые или даже вовсе неприязненные отношения. А сама она всегда выглядела так, «как будто готова принять бой…»

Еще сложнее выглядели за границей ее отношения с рядовыми соотечественниками. Многие из них (переживающие подчас массу личных проблем) отказывались понимать причины откровенно вызывающего поведения Марины Цветаевой. Их возмущало, к примеру, что она позволяет себе писать «нахальные письма с просьбами прислать денег, смеется над теми, кто ее поддерживает, клевещет на тех, кто оказывает ей помощь…».[5]

В то же время, с детства уверовав в собственную поэтическую исключительность, Марина считала себя неизмеримо выше обычной обывательской критики. Уличенная в чем-то недостойном, Цветаева обычно спокойно объясняла, что сделала это просто так, «из гнусности»[6]. Она, живущая в своей обычной жизни по принципам романтизма, одинаково возвышающего как добро, так и зло, не видела в этом нечего предосудительного.

Но далеко не все окружающие ее люди готовы были это понять. По воспоминаниям тех лет в эмиграции в Марине Цветаевой зачастую видели просто плохо воспитанную даму с тяжелым характером, а в ее муже - некого скользкого типа, который набивается в друзья только для того, чтобы завербовать вас в НКВД. Не удивительно, что порой их обоих обдавали обидным холодным презрением. А ведь именно тогда было создано много талантливейших цветаевских произведений, так и не разбивших, однако, равнодушия эмигрантской публики.

Как поэт Марина Цветаева была вполне счастлива и любима только в свои самые обездоленные и голодные революционные московские годы. Тогда ее не просто любили, можно сказать - обожествляли! А в эмиграции Марина Цветаева навсегда потеряла любовь и понимание своей публики. По ее собственному признанию, «…из страны, в которой ее стихи были нужны, как хлеб, она попала в страну, где ни ее, ни чьи-либо стихи никому не нужны»[7].

И когда агент «Андреев» (чекистская кличка Эфрона), оказавшийся замешанным в политическом убийстве,[8] бежит в Советский Союз (а дочь Ариадна, в 16 лет принявшая советское гражданство, уже была там), Цветаева решается тоже ехать в Россию. Как можно было пойти на это в самые страшные годы сталинских репрессий?! Эфрон не посвящал супругу в свои политические планы, да отношения их (так же как и отношения с собственной дочерью) были к этому времени невероятно запутанными, сложными и даже трагичными. Но Цветаева не может забыть о своем рыцарском долге по отношению к близким людям.

Однако в одну из самых сложных минут своей жизни, в 1938 году, в Париже, накануне возвращения из эмиграции, на вопрос Ирины Одоевцевой, действительно ли она рада, что возвращается в Россию, она ответила: «Ах нет, совсем нет. Вот если бы я могла вернуться в Германию, в детство… В России теперь все чужое. И враждебное мне. Даже люди. Я всем там чужая»[9]

К сожалению, предчувствия ее не обманули. Последние два года жизни в Советском Союзе были омрачены не только полным читательским забвением, но и самой оскорбительной нищетой. Почти все ее родные вскоре оказались в сталинских застенках: С. Эфрон был расстрелян. Дочь Ариадна много лет находилась в заключении. Та же кара постигла и сестру Анастасию. И наконец, еще одна беда: драматический разлад отношений с семнадцатилетним сыном Георгием, которого мать любила больше жизни…

Отчаявшись, Марина сама сводит счеты со своей жизнью. До этого она уже дважды примеряла на себя смерть: семнадцатилетней и в феврале 1941 года. А 31 августа 1941 года в Елабуге Цветаева опять приходит к той же мысли:

По выражению Бориса Пастернака, Марина Цветаева «… спряталась в смерть, сунув голову в петлю, как под подушку»…

  [1]  Е.Лебедева О Марине Цветаевой: "Не судить одно условие…" (Московский комсомолец (Москва).- 28.07.1998.- 140)

  [2]  местный Казанова, совершенно не любящий стихов, и, по-видимому, тайный агент НКВД. Они встречались всего три месяца, но и этого срока вполне хватило для того, чтобы понять, какая пропасть их разделяет.

  [3]  «…отчаявшаяся Марина живописала бедственное положение семьи в письмах к тем, кто мог хоть что-то послать «на санаторий для Сергея Яковлевича» и на новые башмаки… Марина забрасывала знакомых письмами с требованиями помочь, «прислать иждивение». Около восьми лет деньги присылала Саломея Андронникова, … работавшая в журнале и отсылавшая Марине часть своего жалованья. Помогал и князь Святополк-Мирский, который, кстати, терпеть не мог Сергея Эфрона да и саму Марину, но обожал и уважал ее великие стихи. Когда помощь стала невозможной по ряду причин, Марина назвала это … «свинством», мотивируя обиду тем, что она привыкла планировать бюджет, исходя из присылаемых сумм…»:Анна Кирьянова "Две души Марины Цветаевой" kiryanova.com (2006 г).

  [4]  Одоевцева И. На берегах Сены. ISBN 5-352-01857-1: Азбука-классика, 2006. – 447 с. Далее цитируется по тому же изданию.

  [5]  Анна Кирьянова "Две души Марины Цветаевой" kiryanova.com (2006 г.)

  [6]  Там же.

  [7]  Одоевцева И. На берегах Сены. – 7 с.

  [8]  Речь идет об Игнатии Рейссе, резиденте советской разведки в Европе. «За два месяца до гибели написал письмо Сталину. Он публично обвинял вождя народов в терроре и объявлял, что порывает с его кровавым режимом. Возмездие последовало незамедлительно. А вскоре во всех швейцарских и французских газетах появилось сенсационное сообщение — организатором убийства в Лозанне объявлялся русский эмигрант, тайный агент НКВД Сергей Эфрон. Для Марины Цветаевой это был шок»: Анна Кирьянова "Две души Марины Цветаевой" kiryanova.com (2006 г.)

  [9]  Одоевцева И. На берегах Сены. – 445 с.