Весной 2014–го года ушла из жизни известная московская художница Маргарита Старосельская. Так случилось, что последние свои годы она провела в Лейпциге, причем, необыкновенно деятельно и интересно. Ее судьба удивительна, но в тоже время чрезвычайно характерна для нашего времени. Так же, как и жизненные истории некоторых близких ей людей, о которых она вспоминала то с грустью, то с иронией, то с нескрываемой болью…

Маргарита Старосельская. Фото из личного архива

М. Старосельская

Одно из последних интервью с Маргаритой Старосельской состоялось весной 2012 года. В тот день радушная хозяйка тепло встретила нас на пороге своей небольшой квартиры. Она была элегантна и, безусловно, очень красива, несмотря на свой уже весьма почтенный возраст. Стены комнат украшали изысканные работы художницы, но большую часть ее произведений мы смогли увидеть, конечно, только в альбомах и на слайдах. Не менее впечатляющей была и сама наша собеседница – ее умное, волевое лицо, потрясающая внутренняя сила и одухотворенность…

— Расскажите, пожалуйста, как Вам живется здесь, в Германии?

— Германия близка мне по духу…. Ко мне здесь хорошо относятся, и немецкий язык мне не совсем чужой. Я самостоятельно решаю свои бытовые проблемы и могу общаться не только с русскоязычными соотечественниками, но и местными жителями, хожу к ним в гости, принимаю их у себя. Дружу со многими интересными людьми и почти не чувствую своего возраста. И главное, - я все еще много работаю!

— Что Вам вспоминается о прошлом, - о родителях, к промеру?

— Я родилась 29 июля 1923 года в Москве. Мой отец, Лазарь Вайнер, был скульптором по профессии, участником гражданской войны и членом коммунистической партии с 1918 года. Он работал в Наркомпросе у Луначарского, участвовал во всевозможных выставках, общался с очень интересными людьми. Был, например, лично знаком с В. Маяковским. Несколько раз папа ездил в Париж, чтобы практиковаться и совершенствоваться в своем мастерстве.

Детство и юность моей матери прошли в Латвии, поэтому родным для нее был немецкий язык. Окончив гимназию, она поехала в Петербург, где ее приютил в своей семье один русский генерал, детям которого она стала преподавать немецкий язык. А уже после революции мама окончила Московский педагогический институт. В Москве она и встретила моего отца.

Одна из работ М. Старосельской. Фото из личного архива

Работа М. Старосельской

Хочется рассказать немного и о моем деде по отцовской линии. Он жил в дагестанских аулах, занимался резьбой по дереву и металлу, носил бурку, папаху и всегда ходил с красивым, резным кинжалом.

В 20-х годах дед приехал в Москву и (быстро разобравшись в тогдашней обстановке!) в 80 лет вступил в коммунистическую партию. Мало того, - во всеуслышание заявил о том, что в свое время был народовольцем и участвовал в покушении на царя. Эта весть необыкновенно быстро разнеслась по всему городу. По рассказам мамы, за дедом присылали автомобиль, возили в Кремль, где записывали выдуманную им «биографию». Но однажды моего деда все-таки разоблачили: известная революционерка Вера Фигнер категорично заявила, что такого народовольца она не знает. И тем не менее помню, что жившие по соседству старые большевики между собой называли меня внучкой Вайнера-народовольца. Смешно и грустно.

Наша семья жила в самом центре Москвы, напротив Елисеевского магазина, в одиннадцатиэтажном здании, самом высоком в те годы. Этот дом[1] был виден отовсюду. На его плоской крыше, облицованной плитами и обрамленной высокой красивой решеткой, когда-то до революции был ресторан. В советское время многие дети (и я в том числе) катались на этой крыше на велосипедах. Я хорошо помню вестибюль, облицованный мрамором, и широкие лестницы, когда-то покрытые ковром. Необыкновенной красоты зеркала в огромных лифтах.

Дом Нирнзее в Москве. Wikimapia.org

Дом Нирнзее в Москве

Это был дом гостиничного типа, состоявший из отдельных квартир со всеми удобствами. Заселяли его в основном коммунисты, принимавшие активное участие в Октябрьской революции.

Старые большевики получали так называемые пайки - дешевые продуктовые наборы (в то время как остальное население страны практически голодало) и пользовались государственными дачами. Но среди них было немало честных людей, искренне верящих в светлые идеалы революции. Мало кто из них умер своей смертью. Многие были расстреляны или погибли в лагерях. Уцелели в то страшное время в основном «стукачи», доносившие на своих товарищей. Такова была система. В том же доме на седьмом этаже жил знаменитый в 30-е годы прокурор Вышинский, на совести которого тысячи загубленных жизней.

Наша семья жила очень скромно (ни дачи, ни машины): для коммунистов возраста моего отца был установлен существенно другой партийный «прожиточный максимум». Отец умер в 1933 году от тифа. Думаю, если бы он остался в живых, то в 30-е годы разделил бы участь многих жильцов нашего дома.

— А как сложилась судьба других Ваших родных?

— Семья моего отца приветствовала революцию и искренне верила в счастье, которое она сулила. Родная сестра отца после революции работала в секретариате Ленина. Она вышла замуж за немца Третлера, который, тем не менее, был русским поданным. Советское правительство даже назначило его на должность полпреда в Берлине. Там они с тетей вполне благополучно прожили 10 лет, но, как чеховские сестры, все время мечтали о Москве.

В Россию моих родственников неожиданно вызвали уже перед самой войной. Квартира, в которой они жили до отъезда в Берлин, была занята. Сначала эту семью поселили в прекрасной гостинице «Метрополь». В то время они были очень счастливы и с нетерпением ожидали прибытия своего багажа из Германии. Но так и не дождались. Из гостиницы их вскоре выселили. Пришлось всем потесниться в квартире родителей. А через некоторое время четверо вооруженных чекистов, перевернув в ней все вверх дном, арестовали Третлера.

Никогда не забуду жуткие картины обыска и последний взгляд моего дяди, человека добрейшего, интеллигентнейшего и, кстати, уже немолодого. За всю ночь ему ни разу так и не дали присесть… Больше мы его никогда не видели. Моя тетя, до этого преподававшая музыку и немецкий язык, вынуждена была устроиться простой работницей на фабрику. Может быть, именно поэтому она и уцелела. А когда Третлера посмертно реабилитировали, тете в качестве компенсации дали небольшую сумму денег и 12-и метровую комнату в коммуналке.

— Как Вы пережили войну, эвакуацию?

— Хорошо помню 22 июня 1941 года. Это был воскресный день, ярко сияло солнце. Я готовилась к экзамену в художественном техникуме. Услышанное по репродуктору объявление о начале войны с Германией восприняла буквально, как гром среди ясного неба. И с этого дня по радио вместо всевозможных веселых маршей зазвучали тревожные голоса. Начались дежурства на крышах и ночи в бомбоубежищах. Наши милые восемнадцатилетние мальчики, только начинавшие жить и любить, каждый день уходили на войну. И почти никто из них не вернулся. У меня тоже был жених, и он также погиб. Но, тем не менее, все тогда верили в скорую победу над фашистами и искренне считали, что наша страна сильна и непобедима.

Настроение изменилось уже в ходе войны. Нам с мамой пришлось эвакуироваться в Башкирию, в город Бирск на реке Белой. Ехали в теплушках для скота. Нас бомбили. Было очень страшно, особенно ночью. И от страха дети всех возрастов тогда почему-то совсем перестали плакать.

Одна из работ М. Старосельской. Фото из личного архива

Работа М. Старосельской

Бирск оказался маленьким провинциальным городком. Нас подселили к одной местной жительнице, мы жили с ней в одной комнате. Хозяйка, разумеется, была очень недовольна, но терпела и молчала. Все сильно голодали. Летом мы с мамой работали в колхозе, усердно пололи сорняки (первое время, по неопытности – прямо вместе маленькими ростками посевов). Нам, конечно, ничего не заплатили, но мы не унывали. Я никогда не слышала от мамы ни единой жалобы. Она говорила, что нет положения, из которого бы не было выхода. В городе действовал местный Педагогический институт, я поступила на литературный факультет, а мама начала преподавать там немецкий язык. А в конце войны мы вернулись обратно в Москву.

Во время войны я узнала, что такое антисемитизм. В Бирске впервые услышала, как местные жители привычно называли всех нехороших людей жидами. Но по-настоящему о том, что мы евреи, нам напомнили уже в Москве, когда маму уволили с работы по ее так называемому «пятому пункту». И тогда мы остались без всяческих средств к существованию. Нужно было снова бороться за жизнь, и мама стала давать частные уроки немецкого языка.

— Расскажите о вашей профессиональной деятельности!

— Я окончила Московский институт декоративно-приклад¬ного искусства, отделение по росписи фарфора и керамики. Учиться было интересно, но уже тогда нельзя было не заметить некоторых неприятных сторон нашей будущей профессии. Любое проявление своего мышления в те годы называли формализмом и боролись с ним беспощадно. Именно за формализм несколько наших прекрасных педагогов были уволены с работы. В искусстве господствовал псевдорусский стиль и соцреализм. Я понимала, что хочу работать как-то по-другому, но как? В полной мере я тогда этого еще не осознавала.

Илья Старосельский

Илья Старосельский

В 50-е годы я познакомилась с моим будущим мужем Ильей Старосельским. Он был старше меня и, конечно, на многое открыл мне глаза. У него дома была собрана прекрасная библиотека по искусству. Его друзья привозили ему книги из Италии и Франции. Его окружали интересные люди разных профессий, да и сам он был всесторонне одаренной личностью: прекрасный рисовальщик и художник-график. И передо мной словно открылись новые горизонты: я увидела замечательные творческие работы, которые, к сожалению, нигде не выставлялись или висели где-то один вечер; много копировала, набираясь художественного опыта, и даже поехала в Прибалтику, тогда более «открытую» современным веяниям искусства.

А потом я стала работать в комбинате декоративно-прикладного искусства, в отделе по оформлению интерьеров театров, домов отдыха и различных административных зданий. Здесь освоила технику росписи по тканям и создания гобеленов, стала членом московского Союза художников, участвовала со своими работами во многих выставках. Но заниматься искусством в те годы, вообще говоря, было очень сложно. Правда, при Хрущеве немного повеяло ветром свободы, но ненадолго. И многие талантливые художники стали уезжать за границу. Их называли врагами народа, отпускали с большим трудом и многочисленными унижениями. А мы, остававшиеся, провожали их со слезами, и уже не и надеялись когда-нибудь свидеться вновь.

— А Вы? По каким причинам Вы решили эмигрировать?

Маргарита Старосельская в своей квартире в Германии. Фото Е. Берсон

М. Старосельская

— У меня, в отличие от моих коллег, в профессиональном плане все было более спокойно. Роспись и ткачество позволяли мне отойти от традиций соцреализма и давали возможность более широкого изобразительного мышления. Кроме участия в выставках, я занималась общественной деятельностью, руководила Советом по оформлению интерьеров[2]. Но с перестройкой в России наступили тяжелые времена: Союз художников распался, труднее стало получить новые заказы. Инфляция съела мои небольшие сбережения, а на пенсию, как выяснилось, прожить стало невозможно.

Я довольно долго пыталась удержаться на плаву и убеждала своих близких: «У нас есть руки, и мы не пропадем»! Но в один «прекрасный» день мне просто нечем стало оплатить свою мастерскую. Вот тогда я поняла, что не смогу больше жить в стране, где нет никакой стабильности и элементарной социальной защищенности. В Германию я переехала в 1998 году.

Моя дочь, тоже художник прикладного искусства, сейчас живет в Лейпциге. У меня растет правнук. А внучка, окончив в Берлине Художественный институт, стала художником-графиком и по-своему продолжила наши семейные традиции. Ее творчество развивается в совершенно ином направлении, чем мое или ее матери, и нас обеих очень радуют ее успехи. Несколько лет назад в Лейпциге состоялась выставка художественного творчества всех трех женщин-художников из нашей семьи, кроме того на ней были представлены и некоторые работы моего покойного мужа. Одним словом, все прекрасно и удивительно.

Должна сказать, что я очень признательна и благодарна стране, приютившей меня на склоне лет.

Апрель, 2012

[1]   Дом находится в Большом Гнездниковском пер.,10. Архитектор - Эрнст-Рихард Карлович Нирнзее. После революции этот дом называли «четвертый дом Моссовета».

[2]   Маргарита Старосельская оформляла занавес в кинозале «Президент-отеля» (1998 – 2003гг.).